Начало » ГЛАВНЫЙ » Историко-краеведческий раздел » Деревня Остров
| Re: Деревня Остров [сообщение #121974 является ответом на сообщение #112001] |
вт, 15 ноября 2011 23:04   |
|
|
В книге Иванова И. А. Трагедия Мясного Бора: Сборник воспоминаний участников и очевидцев Любанской операции. — СПб.: Политехника, 2005. есть ещё два рассказа-воспоминания о деревне Остров в дни войны.
Без вины виноватые
В. И. Иванова (Калинина),
бывш. жительница д. Остров
До войны наша семья жила в Ленинграде, но каждое лето проводила на маминой родине, в д. Остров Оредежского района. Я родилась в 1927 г., брат Володя — в 33-м, Женя в 41 г.
Всех островских отчего-то называли «шведами». Может, в какие-то далекие времена на этом сухом островке среди болот и селились шведы, кто знает... Весной у нас, бывало, кругом ручьи бегут — море разливанное, а деревня стоит сухая. Красивая была деревня: добротные дома, липы на улицах... За покосами, сколько хватает глаз, тянулись леса. В них — грибы, ягоды. Из других деревень сюда приезжали люди с бочками на телегах — солить грибы.
У бабушки и деда Антипа Антоновича были свой дом, огород, жили неплохо.
Началась война, и уже в августе к нам пришли немцы. Назначили старосту (им стал бывший председатель колхоза Гусаров), но в деревне не остановились — боялись партизан. Отряды Бухова, Исакова, института им. Лесгафта действовали в наших краях с самого начала оккупации. Жители и бани для партизан топили, и хлеба пекли, и обстирывали, и обшивали. Деревня была дружной — никто никого не выдал.
Немцы наведывались редко, но однажды, зимой, трое заночевали у Гусаровых. Показали на пол: «Матка, стели!» Легли на пол, а на кровати — шестеро детей. Ночью раздался осторожный стук в окно. Испуганная хозяйка вышла на крыльцо и обомлела — у порога стояли наши автоматчики в маскхалатах. Как оказалось, это была разведка. Хозяйка объяснила, что в горнице немцы, и там же — дети. «Не бойся, потихоньку уберем», — ответили автоматчики и вошли в избу. Застрелили всех троих гитлеровцев, вытащили во двор и закопали в огороде.
Вскоре в Остров вступили части 2-й ударной армии, прорвавшей немецкую оборону на Волхове. Некоторые на лошадях, с повозками или верхом. Разместились в домах. В нашем доме обосновался особый отдел.
Подростков обязали дежурить на НП на окраине деревни, где круглосуточно находились бойцы с пулеметами. Если наблюдатель замечал что-либо подозрительное, мы бежали сообщать в штаб. Мой НП был ближе к Лыссову, я дежурила с 4 до 6 утра и с 16 до 18 часов вечера. Кругом поля, немцы выходят из леса — сразу видно. Однажды иду на свой пост — в небе кружит немецкий самолет. Мне интересно посмотреть, а боец кричит: «Беги к сараю — убьет!» Самолеты летали низко, обстреливали из пулеметов и бросали зажигательные бомбы. Однажды загорелся сарай — потушили. Дедушка Антип Антонович возил снаряды из д. Огорелье — убили.
В мае поступил приказ на отход войск. Говорили: «выравниваем фронт». Жителям было приказано уходить вместе с войсками. Сложили мы свои пожитки на телеги и, только отошли, — наши подожгли деревню.
Мы шли вчетвером: мама с грудным Женей, я — 13-летняя и брат Вова, 9 лет. Повсюду была вода — лошадям по брюхо. Лесом двигались к д. Огорелье. Мы с Вовой озябли, плакали: «Мама, мокро, есть хочется...» Ночевали на кочках. Кто-то украл у нас мешок с едой, стало совсем плохо. Солдаты ругаются: «Кто вас сюда пригнал?» Гонят нас, а мы за ними... Дошли до Рогавки, потом свернули влево и пошли вдоль узкоколейки. Еды никакой. Кое-где попадаются гнилые, павшие зимой лошади. На всех не хватает. Однажды нам досталось лишь копыто с подковой. Разожгли костерок — копыто варить. Бегут солдаты: «Немедленно погасить!» Кора, листья, все, что можно человеку достать, — съедено. Командования никакого: тут кучка людей, там — кучка. Жмемся к узкоколейке — кричат: «Уходите, она простреливается!» По узкоколейке вручную толкают вагонетки с ранеными, нас не пускают. Все начали пухнуть от голода. У меня на ногах образовались язвы. Так прошел месяц. Солдаты говорят: «Уходите прочь, мы в котле!»
Что нам оставалось делать, как не двигаться обратно? Женщины привязали к палке белую тряпку, побрели назад. Некоторые сами едва стояли на ногах и вынуждены были оставить своих детей. Анна Васишина с двумя детьми пошла, а двоих оставила со свекровью — они пропали. Наш Женя умер у мамы на руках, и она несла его мертвого. Екатерина Короткова оставила двух полуживых детей, которые уже не поднимались... Немцы встретили нас огнем. Женщины машут над головами белым флагом, а они злятся: «Камрад за вами?» (мол, армия за вами?). Погнали бегом. Одна женщина с мальчиком на руках споткнулась, упала, конвоир ударил ее прикладом по голове. Женщина умерла, мальчик остался...
Мы пришли в свой сгоревший Остров. Вместо деревни — выжженное поле. Ни жилья, ни еды... Построили шалаши. Собирали по полям колосья — ели зерна. Люди разбрелись по деревням — жили в брошенных домах. Мы пожили и в Чолове, и во Фролеве, и в Усадищах, и в Жерядках... Ходили с братом побираться в Горыни и другие селения. Братишка поменьше, ему подадут очисток, а мне скажут: «Мы сами не евши...» Но кое-что собрали и посадили в Жерядках картошку, осенью немного накопали.
В 43-м немцы стали угонять молодежь в Германию. Меня не взяли: на ногах все еще не заживали язвы. Послали в Усадище прессовать сено. Картошка давно кончилась, кормились только тем, что подадут. Однажды меня с одной девочкой послали на немецкую кухню чистить картошку. Мы были рады — очистки разрешили взять с собой.
Настал 1944 г. Как сейчас помню, 27 января, суббота. В деревне натопили бани. Только помылись — раздается команда: «Выйти!» Немцы подогнали машины, погрузили всех жителей и повезли в Оредеж. Дальше были Польша, Германия, синяя роба с биркой «OST», изнуряющая работа на фабрике Вигемана, производившей детали для ФАУ, побои и унижения.
Весной 45-го года фабрику разбомбило, и нас перевели во французский лагерь. В ночь на 9 мая все проснулись от стрельбы: оказалось, что кончилась война. Радости нашей не было границ! Помню, как на «джипах» разъезжали коричневые люди в домотканой одежде и чалмах — марокканцы из французских наемных войск.
Нас отвезли в Штуттгарт, где передали американцам. Американцы относились к нам хорошо, угощали апельсинами, а мы все допытывались: «Когда же домой?» Нас уговаривали остаться за границей, пугали: «Вас всех отправят в Сибирь!»
В Сибирь не в Сибирь, а встретили нас на Родине неприветливо. Называли «немецкими подстилками» и девочек, и 80-летних старух... У мамы сохранился ленинградский паспорт, благодаря чему мы смогли вернуться домой. Я до войны закончила 6 классов на «отлично» и по возвращении поступила в швейное училище. Училась хорошо, вступила в комсомол. Но, когда меня выбрали комсоргом, завуч сказала: «Ты должна отказаться, райком тебя не пропустит...» Не раз и потом попрекали фашистским пленом, как будто мы попали в Германию по своей воле. Только в последние годы нам «простили» нашу «вину», но ведь и жизнь уже почти прошла...
Детство оборвала война...
Л. Ф. Дубровская (Лукина)
бывш. жительница пос. Пудость
Родилась я в 1933 г. в д. Остров. Отец, Федор Иванович Лукин, был из зажиточных крестьян. В колхоз вступать не захотел и стал железнодорожным мастером на Балтийской дороге. Недалеко от Гатчины, в Пудости, построил большой дом, где до войны и жила наша семья. Держали корову, птицу, не нуждались.
Когда началась война и стали бомбить Гатчину, отец сказал: «Собирай, мать, вещи, отвезу тебя к Ольге — туда немец со своей техникой не проберется».
Мамина сестра Ольга Петровна жила в Острове. В ее гостеприимный дом все сестры на лето привозили своих детей. Мы с братом Мишей (он был на два года старше меня) еще не понимали, что значит война, и радовались переезду. Я складывала свои игрушки в старый мишенькин портфель, с которым вскоре должна была пойти в школу. Папе дали вагон. Он перегнал его на Витебскую ветку и привез нас в Чолово.
Всех поразила непривычная пустота на станции — ни одного состава на путях. Идет молоденький боец — видно, отстал. Заросший, оборванный, в обмотках, спрашивает: «Отец, поесть нечего?» Мы как раз выгружали вещи, складывая их возле бомбоубежища. Накормили солдата. Он рассказал невеселое: «Немец уже в Бору. Беги отсюда поскорее — железнодорожников он истребляет в первую очередь...»
Тут появилась дрезина, со всех сторон обвешанная железнодорожниками. «Давай сюда!» — закричали папе, и он уехал...
Мы дождались темноты и лесом пробрались в Остров. Деревня была оккупирована, но немцы появлялись только днем. Муж тети Оли Иван Федорович Гусаров был до войны председателем колхоза, теперь считался старостой. Днем немцы придут: «Матка, ко-ко-ко...» Яиц требуют. Ночью партизаны приходят за хлебом. «Как же мне быть?» — спрашивает дядя Ваня. «Ты им давай, что просят, — отвечают партизаны, — а нам только хлеба».
У прабабушки Домны стояли немцы. Они занимали большую переднюю комнату, хозяева жили в дальней. Солдаты в зеленой полевой форме никого не трогали, но вели себя непристойно, и бабушка даже убрала со стены иконы, чтоб не осквернили.
Иногда днем наезжали каратели. В черной форме с буквами СС, на подводах, запряженных откормленными лошадьми. Шуровали штыками в сараях, отыскивая партизан. Грозили дяде Ване: «Будешь кормить партизан — убьем!» Сколько раз он стоял под ружьем, повторяя одно и то же: «Воля ваша, не знаю никаких партизан...»
Мой двоюродный брат Ваня был в партизанском отряде и пропал без следа. Пошел в разведку и не вернулся — то ли на мину напоролся, то ли волки съели...
В феврале в деревню пришли части Красной Армии, и Остров оказался на переднем крае обороны. Вокруг были болота, и только одна дорога вела в соседние деревни — Лыссово и Никулкино, где стояли немцы. Жители выходили дежурить на дорогу. Мама, помню, отправлялась на дежурство, накинув на себя простыню и наволочку для маскировки.
Прожили мы так до весны, а в мае наши части стали отходить. Жителям было приказано уходить с войсками к Мясному Бору. Мы снова собирали вещи, но много ли унесешь на себе? Все остальное закопали в яме: дома военные поджигали, чтобы не достались немцам.
Помню, как шли по шпалам узкоколейки. Ночевали в лесу, на кочках, в шалашах из веток. Продукты скоро кончились, ели все подряд — кислицу, кору деревьев... Где-то нашли конскую шкуру и палили ее на костре. Она скручивалась спиралью, пахла жареным. Постоянно стреляли. Дядя Ваня хорошо определял, куда упадет мина. «Бум! — это на нас, бежим!» — И мы перебегали на другое место. «Бум! — не бойтесь, это через нас...»
Не знаю, сколько мы так прожили, тогда казалось, что очень долго. Но вот настал день, когда от узкоколейки донеслись крики: «Рус, сдавайся!» К нам подошли два молоденьких изможденных красноармейца с коровой и обратились к дяде Ване: «Отец, мы все равно решили не сдаваться, сделай милость — застрели нас». Дядя Ваня растерялся: «Да что вы, ребята, разве так можно?» Бойцы отдали нам корову и отошли в кусты. Раздался выстрел, за ним второй... Мы бросились к ним. Оба были мертвы — покончили с собой выстрелами в висок. Мама, плача, укрыла их еловыми ветками...
Кто-то прирезал корову. Разделили мясо и побрели в сторону узкоколейки. Помню разбитый танк на дороге, горящий грузовик с мертвым водителем. К одному большому дереву сползлись старушки — они уже не могли ходить. Среди них оказалась и наша баба Домна, опухшая от голода. Мама заплакала: «Ой, баба Домна, что же делать?» — «Панька, спасай детей, а я не сегодня-завтра помру...»
Мы вышли на поляну и увидели немцев с автоматами и собаками: они стояли и смотрели, как люди выходят из леса. Один немец подозвал к себе моего брата и дал ему кусок хлеба с маслом. Так и вижу: возвращается к нам беленький худенький Миша и осторожно несет хлеб в вытянутых руках.
Побрели дальше в сторону Острова. Встретились еще немцы, спрашивают: «Мыло есть?» У мамы оказался сбереженный кусок мыла, и она обменяла его на хлеб.
В Острове все было сожжено, а яма с вещами разграблена. Уцелела только выброшенная на обочину швейная машинка. Пошли в Бор, где жила дочка бабы Домны тетя Ксеня. Встретила она нас неприветливо. К зиме стало совсем голодно. Мама погрузила машинку на санки и пошла по деревням обшивать людей — за шитье платили продуктами. Вернулась недели через две и привезла кусок парашюта: дорогой ей повстречались партизаны и дали шелку на рубашки.
Спустя два дня мы сидели с мамой в комнате — я порола парашют, а она шила, как вдруг открывается дверь и появляются два немецких автоматчика. Маму увели к старосте Барону.
Наутро мы с Мишей пошли, как обычно, в школу. Школа работала и при немцах, но учили в основном только молитвам. Ребята кричат нам: «Лукины, вашу мать немцы повезли!» Мы кинулись вслед и увидели в удаляющейся подводе свою маму — без пальто, только шаль на плечи наброшена. Ее увезли в волость, в Ям-Тесово.
Оказывается, в Бору появились партизаны, и тетя Ксеня где-то сказала: «Кому, как не нашей их привести?» Когда маму увезли, тетя Ксеня нас выгнала: «Уходите!» Мы пошли к тете Оле в Клуколлово, где она остановилась после Мясного Бора. Она часто потом вспоминала: «Смотрю и вижу: это же копяшечки мои идут...» Хоть и своих у нее было четверо, она приняла нас и ни в чем не обделяла.
Через месяц пришла мама. Но только после войны мы узнали, что с ней тогда произошло, как издевались над ней немцы и решили казнить как партизанку. Накануне казни принесли котел картошки, велели вычистить. «Чищу я, — рассказывала мама, — и плачу, плачу... Сторожил меня немец лет 35, лицо симпатичное, смотрит на меня по-доброму... Я и говорю ему: "Цвай киндер, кляйн... (мол, двое детей у меня маленьких)". Немец оглянулся — нет ли кого — и говорит по-русски: "Я учился у вас до войны. Мы не все по своей охоте воевать пошли... Отец мой в первую мировую был в русском плену и мне сказал: «Сдавайся, если сможешь...» Напиши, в каких деревнях и у кого ты была, я постараюсь помочь..."»
Мама все написала, и немец, попросив нескольких лыжников, отправился проверять, правду ли говорила мама. Все сошлось, и пришел день, когда отворилась дверь и ей сказали: «Цурюк!»
«Всю жизнь буду молить за тебя Бога!» — сказала мама тому немцу и перекрестила его на прощание.
Мы вернулись в Бор и поселились в зимовке у Маланских.
В октябре 43-го немцы стали отправлять жителей на Запад. Подогнали подводы. Мы погрузили на телегу узелок с вещами, мешок с мукой, сами пошли следом. В Оредежи нас втиснули в товарные вагоны, привезли в Латвию. В моей метрике появился штамп: «Военнопленный из оккупированных областей СССР. Огра, 23 ноября 1943 года». Здесь нас раздали богатым латышам в качестве работников. Мама готовила, пряла шерсть, Миша работал в свинарнике, я пасла коров. Кормили нас хорошо, и мы постепенно стали забывать, что такое голод.
В конце 1944 г. хозяин пришел домой расстроенный: «Русь забирать...» Всех трудоспособных русских увозили в Германию.
И вот мы снова в эшелоне. Привезли в Ригу. Здесь погрузили на пароход, на верхнюю палубу. Летают наши самолеты, но не бомбят: видно, прослышали о нас.
Попали мы в Мюнхен-Дахау. Лагерь, огороженный проволокой, лают собаки. Погнали в санпропускник, заставили раздеться. Здесь мы испытали ужасное унижение: голых женщин охранники подгоняли плетками, как скот: «Шнель, шнель!»
Вскоре нас перевели в город Ингельштадт под Мюнхеном. Лагерь располагался возле железной дороги, его часто обстреливали и бомбили. Однажды во время обстрела с верхних нар на нас потекла кровь: осколками убило женщину с ребенком.
Все чаще бомбила американская авиация. «Алярм!» — раздается сигнал воздушной тревоги, и все бегут в убежище.
Мама с Мишей работали на железной дороге. Потом маму перевели в кантин — столовую, где готовили еду для заключенных. Продукты выдавали плохие, мука — с червями, и мама жаловалась, что выбрать их невозможно. Поварихой работала немка, которая ругала войну и махала поварешкой перед портретом Гитлера: «Это ты все устроил!»
Детям разрешалось выходить из лагеря, и мы ходили по бауэрам побираться. Немецкие женщины всегда подавали. Оглянутся — нет ли кого поблизости — и заведут в дом. Дадут и бродмарки, и пфеннинги, чтобы мы могли выкупить хлеб. Одна только, помнится, сказала: «Сталин накормит!»
Однажды случился налет, и я оказалась одна на пустой улице. Из дома выбежала женщина, схватила меня за руку и увела в свое бомбоубежище.
Во время налета разбомбило наш барак, и мы снова остались без вещей. Нас переселили в большой пятиэтажный дом. Сюда приходили монахини и приносили нам в корзинах еду. Рядом были частные дома. Я познакомилась с девятилетним мальчиком Вилли. Он звал меня Лидкой-партизанкой и кидал в окно первого этажа яблоки. Ясно, как будто это было вчера, помню высокого худенького мальчика в кожаных шортах с перекладиной на груди. Жив ли сейчас этот Вилли из пригорода Ингельштадта и помнит ли он апрель 45-го года и русскую девочку Лиду, которую угощал яблоками?
У Миши заболели глаза, и его поместили в больницу. Я ходила к нему. Соседями по палате были молодые красивые греки. Они плели корзинки из соломы, научили и Мишу. Миша сказал: «Передай маме, что мы теперь всегда будем сыты. Я буду плести корзинки, и мы сможем их продавать...»
Потом случился сильный налет. Американские самолеты летели партиями по 20-30 штук. Мы кинулись в одно бомбоубежище — не пускают, в другое — тоже... Вбежали с мамой в беседку и легли на пол. На нас — еще люди. Когда налет кончился, люди сверху были мертвы. «Эти немцы нас спасли, — сказала мама и вдруг вскрикнула: — Ой, Мишенька!»
Страшное предчувствие не обмануло ее: во время налета погиб в больничном бомбоубежище наш Миша. Два дня мама провела на раскопках. Живыми откопали пятерых, оказавшихся возле двери. Была среди них и белорусская девочка Аня. Она рассказала, что перед бомбежкой Миша ушел в глубь убежища играть с греками в домино. Мама узнала его останки по беличьей курточке.
Все это время маму поддерживал полицейский, участвовавший в раскопках. Давал ей хлеб, достал гроб за 10 марок, и мама похоронила Мишу в отдельной могиле, поставив крестик. Остальных похоронили в общей могиле у кирпичной стены за кладбищем.
Через два дня пришли американцы. Выдали нам значки, отличающие от местных, и разрешили брать в магазинах, кому что нужно. Было много негров. Они приносили нам одежду, кукол. Особенно хорошо относились к детям — видно, скучали по своим. Один негр даже прыгал со мной через скакалку. Сделали общую столовую, где мы питались вместе с чехами и поляками, и хорошо кормили. После обеда устраивали танцы под музыку.
А в деревнях еще не знали, что окончилась война. К нам пришли два наших летчика, побывавших в плену, и предложили вместе объезжать бауэров — собирать русских работников. Мама отпустила меня. Мы ездили по хуторам и спрашивали: «Русские есть?»
Нас уговаривали ехать в Америку, но согласились только несколько украинцев и поляков. Большинство не могло дождаться, когда поедем домой.
В июне 1945 г. мы возвращались на Родину. Американцы посадили нас в вагоны, дали с собой пакеты с провизией, столовые приборы. Мама скопила мешок сухарей, которыми часто угощали нефы.
Едем через Германию, а на обочине стоят немки с детьми и так же, как мы когда-то, просят подаяние. Мама набирала полный фартук сухарей и выносила им на остановках. Я, помнится, еще сказала: «Зачем ты все раздаешь?» Мама заругалась: «А ты забыла, как сама голодала и люди тебе подавали?»
Ехали долго, с перерывами: три или четыре раза проходили через фильтрацию. Помню, что какое-то время жили в румынской мазанке и хозяйка угощала шелковицей и сливами.
Наконец, мы попали в состав, следующий к Ленинграду. В пути у нас украли вещи. Кое-как добрались до Гатчины. Знакомый железнодорожник рассказал, что нашего дома нет, а отец жив, работает на железной дороге. Мама заплакала, а знакомый говорит: «Побереги слезы вперед...»
Оказалось, что отец не надеялся увидеть нас живыми и женился вторично. Даже упрекнул маму: «Если б ты мне сына сохранила...» К нам он вернуться не захотел.
Поселились мы с мамой у одной старушки. Холодно, топить нечем, за зиму я трижды болела воспалением легких. Потом мама устроилась работать на подстанции и получила 10-метровую комнату. В 11 лет я пошла в первый класс, а с 16-ти уже работала на заводе ПТО подсобницей. Завод стал вторым домом. Я закончила техникум, много занималась общественной работой. Выбрали в завком, хотели направить в Облсовпроф, да побоялись: «Будете встречаться с иностранцами, а вы в плену были...» Через всю жизнь прошло это военное, лагерное детство, и забыть его невозможно.
Есть электронная версия книги: http://militera.lib.ru/memo/russian/sb_tragedia_myasnogo_bor a/index.html
|
|
|
|
| Re: Деревня Остров [сообщение #155543 является ответом на сообщение #68807] |
пн, 22 июля 2013 12:38 |
|
|
Едем маршрутом через эту деревню 25,26,27,28-07.2013.На окраине у пруда запланирована одна из ночевок.Заходим со стороны Кремено,ниже ГЭС вброд.На трех машинах категорий ТР-3(1 шт),ТР-2(2 шт).
Фотовидеоотчет приложу по возвращении.
|
|
|
|
|
|
Переход к форуму:
Текущее время: вт апр #d 23:26:23 MSK 2024
|
ОКРЕСТНОСТИ ПЕТЕРБУРГА:
Путеводители
Карты
Краеведение
Военная история
Фотогалерея
Старый сайт
Начало
F.A.Q.
Регистрация
Вход
